Неточные совпадения
И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами,
и тех уже не
было давно: все положили головы, все сгибли — кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья
и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора;
и самого прежнего кошевого уже давно не
было на свете,
и никого из старых товарищей;
и уже давно
поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила.
Он перевелся из другого города в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал
и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него
было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза
и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже
поросла темным пухом.
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома
и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни
и каким благотворным дождем
напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым
поросло его существование.
Фактические знания его
были обширны
и не
были стоячим болотом, не строились, как у некоторых из усидчивых семинаристов в уме строятся кладбища, где прибавляется знание за знанием, как строится памятник за памятником,
и все они
порастают травой
и безмолвствуют.
Третий пожар уничтожает эти последние остатки,
и только одна
поросль около пней указывает на то, что здесь
был когда-то большой лес.
По всем признакам видно
было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то в сторону,
и на место их выступили широкие
и пологие увалы, покрытые кустарниковой
порослью. Дуб
и липа дровяного характера с отмерзшими вершинами растут здесь кое-где группами
и в одиночку. Около самой реки — частые насаждения ивы, ольхи
и черемухи. Наша тропа стала принимать влево, в горы,
и увела нас от реки километра на четыре.
Долина реки Поугоу представляет собой довольно широкий распадок. Множество горных ключей впадает в него с той
и с другой стороны. Пологие холмы
и высокие реки, вдающиеся в долину с боков, покрыты редким лиственным лесом
и кустарниковой
порослью. Это
и есть самые любимые места диких козуль.
Не потому ли, что, кроме фабулы, в этом трагическом прошлом
было нечто еще, что далеко не
поросло быльем, а продолжает
и доднесь тяготеть над жизнью?
Знаю я
и сам, что фабула этой
были действительно
поросла быльем; но почему же, однако, она
и до сих пор так ярко выступает перед глазами от времени до времени?
Чуждо
будет гражданам ремесло, рукоделие скончает свое прилежание
и рачительность, торговля иссякнет в источнике своем, богатство уступит место скаредной нищете, великолепнейшие здания обветшают, законы затмятся
и порастут недействительностию.
Когда нынешние державы от естественных
и нравственных причин распадутся, позлащенные нивы их
порастут тернием
и в развалинах великолепных чертогов гордых их правителей скрываться
будут ужи, змеи
и жабы, любопытный путешественник обрящет глаголющие остатки величия их в торговле.
Земледелие умрет, орудия его сокрушатся, нива запустеет
и бесплодным
порастет злаком; поселяне, не имея над собою власти, скитаться
будут в лености, тунеядстве
и разыдутся.
Поди, думают, что все уж умерло
и быльем поросло, а тут вдруг сюрпризец…
Один момент —
и детская душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как
был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой
поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
Вдали, в розовом праздничном тумане вечерней зари, сияли золотые купола
и кресты. Высоко на горе белые стройные церкви, казалось, плавали в этом цветистом волшебном мареве. Курчавые леса
и кустарники сбежали сверху
и надвинулись над самым оврагом. А отвесный белый обрыв, купавший свое подножье в синей реке, весь, точно зелеными жилками
и бородавками,
был изборожден случайными
порослями. Сказочно прекрасный древний город точно сам шел навстречу поезду.
Но за
порослью молодого
и частого осинника ничего не
было видно; когда же мы обогнули его — чудное зрелище поразило мои глаза.
Как бы то ни
было, на примере старого зáмка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое в зáмке
поросло плющом, повиликой
и мхами, а смешное казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония этих контрастов
была мне еще недоступна.
Ягодные кусты одичали; где гряды с клубникой
были — мелкая
поросль березовая словно щетка стоит; где ранжерея
и теплица
были — там
и сейчас головешки не убраны.
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет
и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не
будут говорить о нем...
Шутка сказать,
и до сих пор еще раздаются обвинения в"бреднях", а сколько уже лет минуло с тех пор, как эти бредни
были да
быльем поросли?
Всего «мечтания» Ольги Федотовны, так она обыкновенно называла свою любовь,
было два месяца, от начала каникул до открытия академических курсов. В такое короткое время любовь эта зародилась, дошла до зенита
и, совершив все свое грациозное течение, спала звездою на землю, где
поросла травой забвения.
Рейтары
были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам отправился в затвор
и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка
и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней на гору, которая поднималась сейчас за обителью
и вся
поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня
и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель
была подожжена.
Я вышел
и в родильной комнате заглянул в зеркало. Зеркало это показало то, что обычно показывало: перекошенную физиономию явно дегенеративного типа с подбитым как бы правым глазом. Но —
и тут уже зеркало не
было виновато — на правой щеке дегенерата можно
было плясать, как на паркете, а на левой тянулась густая рыжеватая
поросль. Разделом служил подбородок. Мне вспомнилась книга в желтом переплете с надписью «Сахалин». Там
были фотографии разных мужчин.
Рыбаки говорили, что она очень стара
и что у ней лоб
порос мохом; когда разевали ей пасть, то поистине страшно
было смотреть на ее двойные острые зубы, крупные
и мелкие; горло у ней
было так широко, что она без всякого затруднения могла проглотить старую утку.
Мавра Тарасовна.
Было, да
быльем поросло, я уж в этом грехе
и каяться перестала.
И солдатик этот бедненький давно помер на чужой стороне.
Против гостинницы Московской,
Притона буйных усачей,
Жил некто господин Бобковской,
Губернский старый казначей.
Давно
был дом его построен;
Хотя невзрачен, но спокоен;
Меж двух облупленных колонн
Держался кое-как балкон.
На кровле треснувшие доски
Зеленым мохом
поросли;
Зато пред окнами цвели
Четыре стриженых березки
Взамен гардин
и пышных стор,
Невинной роскоши убор.
Дорога вилась между мелкою, частою
порослью. Направо
и налево подымались холмы. Чем далее, тем выше становились деревья. Тайга густела. Она стояла безмолвная
и полная тайны. Голые деревья лиственниц
были опушены серебряным инеем. Мягкий свет сполоха, продираясь сквозь их вершины, ходил по ней, кое-где открывая то снежную полянку, то лежащие трупы разбитых лесных гигантов, запушенных снегом… Мгновение —
и все опять тонуло во мраке, полном молчания
и тайны.
К мосту давно пригляделись,
и уже трудно
было представить себе реку на этом месте без моста. Кучи мусора, оставшиеся с постройки, уже давно
поросли травой, про босяков забыли,
и вместо «Дубинушки» слышится теперь почти каждый час шум проходящего поезда.
Все это
было, да давно
и сплыло, а что не сплыло, то
быльем поросло.
Поэтому человек
и достоин носить в себе священное пламя Эроса,
есть сын
Пороса и Пении [О рождении Эроса (Эрота) от
Пороса и Пении (богатства
и скудости) Платон рассказывает в диалоге «Пир» (203–204 а).].
Эрос Платона
есть Сын
Пороса и Пении,
и можно переживать творческий эрос не только в аспекте
Пороса, но
и Пении, жажды
и муки не рождающего творчества.
— Что
было, то прошло, да
и быльем поросло, — с глубоким вздохом промолвил Петр Степаныч. —
Был молод,
был неразумен, молодая кровь бурлила, а теперь уж я не тот — укатали сивку крутые горки. Как оглянешься назад да вспомнишь про прежнее беспутное время, самому покажется, что, опричь глупостей, до сей поры ничего в моей жизни не
было.
— Голубчик ты мой, Мокей Данилыч, зачем старое вспоминать. Что
было когда-то, то теперь давно
былью поросло, — сказала, видимо, смущенная Дарья Сергевна. — Вот ты воротился из бусурманского плена
и ни по чему не видно, что ты так долго в неволе
был. Одет как нельзя лучше,
и сам весь молодец. А вот погляди-ка на себя в зеркало, ведь седина твою голову, что инеем, кроет. Про себя не говорю, как
есть старая старуха. Какая ж у нас на старости лет жизнь пойдет? Сам подумай хорошенько!
А громкие девичьи голоса в избе Мироновны так
и заливаются. Дрожь пробирает Василья Борисыча; так бы
и влетел в избу козырем, облюбовал бы, какую помоложе да попригожее,
и скоротал бы с ней вечерок в тайной беседе… Издавнá на такие дела бывал он ловким ходоком, теперь уж не то. Что
было, то сплыло, а
былое быльем поросло.
Сын так же, как
и отец, махнул рукой
и выбежал на двор. Дом Ширяева стоял одиночкой у балки, которая бороздой проходила по степи верст на пять. Края ее
поросли молодым дубом
и ольхой, а на дне бежал ручей. Дом одною стороною глядел на балку, другою выходил в поле. Заборов
и плетней не
было. Их заменяли всякого рода стройки, тесно жавшиеся друг к другу
и замыкавшие перед домом небольшое пространство, которое считалось двором
и где ходили куры, утки
и свиньи.
— Все
будет, Антон Пантелеич. Все
будет! — радостно крикнул Теркин
и почти бегом стал взбираться по откосу, даже не цепляясь за мелкую
поросль.
— Вы что же это, Фрументий Лукич, как словно меня
и признать не хотите? Ведь то, чт/о случилось в гимназии с лишком десять лет назад,
быльем поросло. Мало ли что случается в жизни!.. Нельзя же так долго серчать…
С четверть часа шли они «скрозь», держались чуть заметной тропки
и попадали в чащу. Обоим
был люб крепнувший гул заказника. С одной стороны неба тучи сгустились. Справа еще оставалась полоса чистой лазури. Кусты чернолесья местами заслоняли им путь. На концах свислых еловых ветвей весенняя
поросль ярко-зеленым кружевом рассыпалась по старой синеющей хвое.
За чащей сразу очутились они на берегу лесного озерка, шедшего узковатым овалом. Правый затон затянула водяная
поросль. Вдоль дальнего берега шли кусты тростника,
и желтые лилиевидные цветы качались на широких гладких листьях. По воде, больше к средине, плавали белые кувшинки.
И на фоне стены из
елей, одна от другой в двух саженях, стройно протянулись вверх две еще молодые сосны, отражая полоску света своими шоколадно-розовыми стволами.
То хвойные, мрачные, завывающие леса, местами непроходимые от гниющего валежника, населенные стаями волков, то плешивые пригорки с редкими
порослями, которые
и через двадцать лет
будут такими же уродцами, какими видели мы их ныне.
Солнце появилось на краю горизонта,
и его яркие, как бы смеющиеся лучи осветили береговой откос, на котором лежал невод,
и заиграло в разноцветной чешуе множество трепещущей в нем рыбы, среди которой покоилась какая-то, на первый взгляд, бесформенная темная масса, вся опутанная водяными
порослями,
и лишь вглядевшись внимательно, можно
было определить, что это
была мертвая женщина, не из простых, судя по одежде
и по превратившейся в какой-то комок шляпе, бывшей на голове покойной.
— Эк, хватился,
был да спыл
и быльем порос. А тебе кого надо-то?
—
Было, Виктор Павлович… было-с… только теперь все прошло
и быльем поросло… Сам государь с пяти часов вставать изволит, ну, за ним, знамо дело,
и все господа.
Тараска ушел от них дальше за овраг в прежде, за год, срубленный лес, на котором молодая
поросль, особенно ореховая
и кленовая,
была выше человеческого роста. Трава
была сочнее
и гуще,
и когда попадались места с земляникой, ягоды
были крупнее
и сочнее под защитой травы.
Роса лежала на траве, на кустах, даже на нижних ветвях
и кустов
и дерев,
и голые ножонки девочек тотчас намокли
и сначала захолодели, а потом разогрелись, ступая то по мягкой траве, то по неровностям сухой земли. Ягодное место
было по сведенному лесу. Девчонки вошли прежде в прошлогоднюю вырубку. Молодая
поросль только что поднималась,
и между сочных молодых кустов выдавались места с невысокой травой, в которой зрели
и прятались розовато-белые еще
и кое-где красные ягоды.